Красная Лошадь: Ф. Джеймисон, С. Бак-Морс, Дж. Флэтли

В понедельник, 22 мая, небезызвестный уже клуб «Красная лошадь» провел очередное заседание – «Мечта и катастрофа: смена прописей мира», на которое были приглашены известные левые американские интеллектуалы Фредрик Джеймисон, Сьюзен Бак-Морс и Джонатан Флэтли (напомним, что «мечта и катастрофа» отсылает к названию известной книги Бак-Морс «Dreamworld and Catastrophy»). Блестящий перевод с русского на английский и обратно обеспечили Е. Петровская, Д. Рифф и Е. Романова. Во вступительном слове А. Неклесса объяснил присутствующим, что в настоящее время мир претерпевает серьезные изменения в политике, экономике, культуре и идеологии, что эти изменения так серьезны потому, что мы переходим из одной цивилизации в другую, и что подобная смена цивилизаций почему-то происходит циклически каждые 500 лет.

А. Парамонов представил всех присутствующих, которых на этот раз было достаточно много.

Затем выступил Ф. Джеймисон. Объектом его анализа был постмодернизм – не только как культурный и эстетической феномен, но и главным образом как один из трех периодов развития капитализма: (1) период не связанного собственно с производством «купеческого» капитала, замкнутого в границах национального государства; (2) период империализма (Ленин), или монополии; (3) период постмодернизма, или капиталистической глобализации. Постмодернизм, по его мысли, и есть ни что иное, как культурная личина, надстройка экономической глобализации. Джеймисон отметил диалектику этих трех стадий внутри одной системы, связанную с экспансией – от национального к глобальному, и сразу перешел к анализу третьей стадии, выделив в целом 6 уровней для теории постмодернизма с соответствующими характеристиками:

(1) культура: перемена экзистенциальных условий человеческого существования; (2) искусство и эстетика: конец произведения искусства и преобладание образа; (3) политика: американский неоконсерватизм, кризис социально-демократической программы, связанной с идеей государства всеобщего благоденствия; (4) экономика: транснациональные корпорации, финансовый капитал, консюмеризм и перенос индустриального производства в страны третьего мира; (5) геополитика: идеология глобального туризма; (6) философия или мыслительная практика: провозглашение приоритета различия над тождеством, когда все философии прошлого отвергаются как философии тождества в пользу политик отдельных групп, идентичностей. Однако, как остроумно заметил Джеймисон, припомнив Гегеля, политика идентичностей и есть политика тождества – и эта ирония заложена в самом английском языке.

В опровержение знаменитого тезиса М. Тэтчер о том, что альтернативы капитализму не существует, он апеллировал не только к утопии, но и к реально существующим альтернативам внутри антиглобалистского движения, приведя примеры оппозиционных политик, еще не осознавших своего общего интереса, и выразил, таким образом, на удивление здоровый левый оптимизм.

Сьюзен Бак-Морс представила несколько иную картину мировой истории, в которой уже не столько капитал, сколько западный же, но прогрессивный эмансипаторный дискурс постепенно и повсеместно расширял свое влияние, вплоть до того момента, когда – в 1970-е годы – в любой стране мира люди могли свободно общаться друг с другом на глобальном языке марксизма. Современное состояние было обозначено как отступление запада от этих завоеванных позиций.

Вспомнив эссе В. Беньямина «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости», Бак-Морс выдвинула тезис, что в наше время, выражаясь в марксистских терминах, сместились отношения между базисом и надстройкой: революция способа производства происходит теперь не в базисе, а в культурной надстройке. Пиратство, технологии копирования и воспроизводства копий, мягко говоря, ставят под вопрос позорно устаревший архаический институт частной собственности – в частности, идеологизированная фигура художника как творца уникального произведения (символ частной собственности как таковой) уже не является релевантной. Таким образом, был выражен не менее здоровый левый оптимизм.

Далее Бак-Морс обозначила в качестве политики будущего создание глобальной публичной сферы и центральное место в ней уделила не-западным, мусульманским критикам капиталистической системы, которые должны быть вовлечены в общее поле дискуссии и способствовать созданию нового глобального коллективного субъекта (без включения в этот процесс исламистов мы – Россия и Америка – так и будем оставаться заложниками своих государств, пугающих нас террористической угрозой).

Джонатан Флэтли был более меланхоличен и на примере событий 11 сентября представил любопытный, но, к сожалению, очень сжатый тезис о том, что коллективный субъект в современном капиталистическом мире медиа может быть репрезентирован только через образы массовой смерти.

После чего последовали вопросы аудитории.

М. Рыклин спросил о том, что изменилось после 11 сентября. По мнению Джеймисона, это событие повлекло за собой подъем неоконсерватизма, который, однако, не может захватить полную власть, так как неоконсервативные мыслители, последователи Лео Штрауса, интеллектуально несостоятельны и представляют собой достаточно жалкую картину, несмотря на свою медийную популярность. По мысли Бак-Морс, возросла роль национального фактора в политике государств, которые легитимируют свое безграничное насилие под предлогом обеспечения безопасности от террористической угрозы.

А. Чумничев углубился было в рассуждения о жизни и смерти, но, в силу регламента, ограничился вопросом о том, какие факторы ведут к формированию коллективной субъективности. В ответ Дж. Флэтли пессимистично обозначил образы коллективной смерти, а С. Бак-Морс, напротив, привела оптимистичный пример обильно размещенных в Интернете фотографий демонстраций против войны в Ираке как образа будущей коллективности.

Т. Гланц обратил внимание на возрастание националистических тенденций после 11 сентября. Ф. Джеймисон отметил, что функция нации в современном глобальном контексте сводится к тому, чтобы, по сути, удерживать зарплаты на низком уровне, когда капиталистическая система, обостряя напряжение по отношению к нелегальным эмигрантам через конкуренцию за рабочие места, укрепляет государственные границы. Товары имеют большую мобильность, чем люди – заключил он. (Впрочем, подумали мы, рабочая сила, люди то есть, – чем не товар? – и как всегда, впали в фундаментальную мелкобуржуазную иллюзию, что все сложнее, чем кажется).

О. Никифоров поинтересовался, можно ли говорить о формировании общечеловеческой коллективности как об утопическом сценарии будущего, и каков в этом сценарии баланс между сингулярностью и универсальностью, на что получил развернутый ответ Бак-Морс о религии и фундаментализме: агрессивному фундаментализму глобальной суверенной власти капитала противостоит, к примеру, теология освобождения, и, как бы брезгливо к ней не относились западные интеллектуалы, она производит большое количество левых активистов.

А. Пензин был тронут воспоминаниями Бак-Морс о том, что некогда марксизм был-таки универсальным языком – теперь же он стал партикулярным. Что значит это угасание гегемонии марксистского языка? – спросил он. Бак-Морс поблагодарила Алексея за такой важный вопрос, на который нет ответа, но выразила радость и оптимизм по поводу того, что этот «заброшенный» язык может пригодиться. Мусор, – сказала она, – эти собрания сочинений Маркса и Ленина, выброшенные на помойку – кто-то найдет на улице, и это хорошо. В подтверждение своего тезиса провела параллель с исламом, который был «выброшен на помойку» в Турции после Аттатюрка, а теперь вот держит в напряжении весь мир.

А. Неклесса, движимый явным намерением нейтрализовать заданный американскими коллегами марксистский пафос, обозначил марксизм как одно из ответвлений языка Просвещения, которому сейчас, поскольку цивилизационный цикл в 500 лет завершился, должен прийти на смену какой-то другой язык, после чего был объявлен перерыв на фуршет – как если бы этот перерыв символизировал объявленный Неклессой «транзит» к другой эпохе.

После перерыва уже выступавший ранее А. Чумничев вновь обратился к затронувшей его теме коллективного субъекта, и сказал, что этот субъект возникнет тогда, когда мы столкнемся с другими цивилизациями (не уточнялось, какими, но, похоже, речь шла об инопланетянах и жителях других галактик). Тезис заключался в том, что к столкновению с ними мы должны быть готовы, а для этого нужно научиться понимать друг друга и выстраивать некую совместную деятельность, особенно в области науки.

Комментируя реплику о цивилизациях, А. Неклесса заявил, что существуют три цивилизационные формы: линейная (Маркс), циклическая (Тойнби), и форма транзита (Неклесса) – но эта теория как-то не получила развития.

И. Чубаров выразил сожаление, что все утопии в России очень быстро оборачиваются катастрофами и обличил в постмодернизме утопические тенденции современного марксистского дискурса.

М. Рыклин обозначил парадокс: чем сильнее идеология безопасности в национальном государстве, тем в большей опасности себя чувствуют граждане этого государства, и использовал метафорическую фигуру турбулентности, когда – на взлете и посадке – самолет трясет в воздухе. Предположим, командир корабля и экипаж требуют пристегнуть ремни. Предположим, что ситуация турбулентности длится вечно, и, таким образом, мы должны сидеть с пристегнутыми ремнями от взлета до посадки – мы не можем даже выйти в туалет! Это и есть, по Рыклину, ситуация войны, чрезвычайного положения (о которой, в частности, писали Шмидт, Беньямин, Агамбен).

А. Неклесса вновь взял на себя почетную функцию хозяина дискурса и вернулся к тому, откуда движется современная эпоха и куда. А движется она, по мнению Неклессы, от статического к динамическому взгляду на реальность, и соответственно, меняются все наши представления об опасности или безопасности.

М. Рыклин продолжал настаивать, что национальные государства злоупотребляют своим правом на провозглашение чрезвычайного положения, и говорил, что это и есть главная проблема современности.

О. Аронсон развил тезис Бак-Морс о базисе и надстройке, радикализировав его: бывшая надстройка – мир образов – сегодня уже является базисом, и так называемые политики сегодня суть всего лишь продукты индустрии медиа. Сейчас базис – это Голливуд, – предположил Аронсон, – а политика представляет собой лишь надстройку, которая живет на деньги производимых этой системой образов.

К. Чухров, использовав терминологию не так давно посещавших нас А. Негри и М. Хардта, выразила сожаление, что доверие множеств государству не позволяет утопии перейти в протестное движение, и что творческая инициатива этих множеств мгновенно перехватывается государством.

А. Чумничев, вероятно, смущенный обилием левой риторики, предпринял попытку призвать аудиторию к поиску гармонии, которая позволила бы снять классовую напряженность – однако его призыв поддержан не был.

В. Малахов заинтересовался низовым сознанием, также производящим образы коллективности: откуда берется, к примеру, это «мы» в постере с изображением змеи американского империализма «Не достанет гадина нашего Бен-Ладена» (увиденном в книжном магазине «Гилея»)? Конечно, капитализм делает большинство людей несчастными, – заметила Бак-Морс, – и потому неудивительно, что мы, так или иначе, солидаризируемся друг с другом. Может, нам стоит игнорировать власть так же, как она нас игнорирует, просто отказывать в признании ее суверенитета, не подчиняться объявленному ей чрезвычайному положению? Забыть все эти сказочки про турбулентность (Рыклин), расстегнуть ремни и всем вместе отправиться в туалет?

Кто, однако, все же правит миром, кто является гегемоном нового общества и создает все современные геополитические технологии – задался вопросом А. Неклесса, и сам же на него ответил, имея в виду интеллектуальный класс.

М. Рыклин оспорил эту теорию, вновь обратился к вопросу о национальной безопасности и предположил, основную роль здесь играют никакие не медиа, интеллектуалы или производители образов, а разного рода невидимые, неофициальные структуры (спецслужбы и пр.), которые контролируют все, в том числе и медиа.

В. Софронов, вернувшись к теме выступления Бак-Морс, отметил, что западный марксизм, столкнувшись с исламским миром, столкнулся с некой границей, которую не может перейти – отсюда переживание кризиса. Но что такое кризис? Представим себе ракету, которая должна полететь на Луну. Мы читаем заклинание – а она не летит: кризис №1. Мы допустили локальную ошибку в конструкции: кризис № 2, который, однако, не отменяет ни законов тяготения, ни того, что человечество однажды выйдет в космос. Кризис марксизма, – заявил Софронов, – это кризис людей, а не идей. Мир до сих пор устроен так, как он был описан в «Капитале»: он держится на эксплуатации одними труда других (теперь – в глобальном масштабе). Марксизм представляет собой единственную комплексную теорию, которая не отменяет других наук.

И. Чубаров сравнил само выступление Софронова с заклинанием. С. Бак-Морс в ответ Софронову рассказала анекдот о том, как белые благополучные американские профессора преподавали марксизм в Африке, из которого следовало, что одно дело наука, а другое – жизнь.

И. Чубаров и В. Малахов затеяли было локальную полемику о политической идентичности и формах протеста, но как-то не достигли взаимопонимания.

Тогда М. Рыклин вновь попытался обратить внимание на важность проблемы чрезвычайного положения, проведя различие между действующей конституцией, с одной стороны, и законом, который подвешивается и не выполняется, с другой.

В ответ на эту реплику Джеймисон заявил, что власть и закон служат для того, чтобы не допустить революции, защитить частную собственность и статус кво. Почему этот статус кво сохраняется? Потому, что люди боятся перемен. От США в этом смысле ждать нечего, – заключил Джеймисон и выразил надежду, что другие страны смогут каким-то образом нейтрализовать власть США и мирового капитала, не имеющего центра, который можно было бы захватить подобно тому, как большевики захватили Петроград.

М. Рыклин поинтересовался, не может ли американская экономика рухнуть сама – в результате оголтелой неоконсервативной политики. Бак Морс выразила, своего рода, философское удивление перед американской экономикой. По ее словам, эта экономика является каким-то страшным фантазмом, держится на труде нелегальных эмигрантов, переносе всего производства в страны третьего мира, продаже Китаю (перед которым у Америки огромный долг) интеллектуальной собственности – дорогой рекламы для дешевых китайских товаров. Интеллектуальная собственность, которую продает Америка, к тому же, устроена так, что ее просто невозможно не красть (вспомним хотя бы голливудские фильмы). Каким образом продолжает существовать такой невообразимый конструкт? Что в конечном итоге производит Америка? –

Безопасность, – сформулировал А. Неклесса и представил некую всеобъемлющую объяснительную схему.

О. Тимофеева вернулась к проблеме языка. Напомнив, что на недавней конференции в РГГУ Ф. Джеймисон говорил об экспансии английского как языка глобального капитала, она обратила внимание на высказывание С. Бак-Морс о языке марксизма, который в совсем недавнем прошлом также был глобальным, и выразила оптимизм по поводу того, что представители критической теории говорят на том же самом языке глобального капитала, но уже в марксистских терминах, переапроприируя этот язык.

Затем слово взял В. Подорога, который, напротив, продемонстрировал крайне мрачный взгляд на происходящее. По его мнению, американские коллеги проводят свою аналитическую работу внутри той системы, о которой они говорят, и, таким образом, занимаются ее имманентной критикой, что и оправдывает их сдержанный оптимизм. Однако они не видят совершенно другой тип системы: здесь, в России, главным является вопрос о власти – деспотии азиатского типа, безумие и произвол которой не знают пределов. Если имманентная критика левых американских интеллектуалов только укрепляет капиталистическую систему, то наш аналитический выбор должен быть куда более радикальным. Почему у нас власть персонифицируется, сакрализуется, рассматривается как высшая собственность? Почему экономика используется властью в своих целях (напомним от себя, что «нормальный» капитализм предполагает обратную ситуацию)?

Е. Петровская заметила, что, если перевести то, что сказал В. Подорога, на язык политики и идеологии, мы получим вывод об особом историческом пути России. В таком случае, досадным будет то, что мы не сможем надеяться на интеграцию в мировой контекст.

С. Бак-Морс предложила В. Подороге не демонизировать власть, которая в его концепции выглядит как какое-то абсолютное зло, что напоминает теологию. В. Подорога ответил, что речь идет, скорее, не о теологии, а о технологиях власти, и что его аналитический опыт, напротив, связан с попыткой десакрализации власти.

А. Скидан предупредил об опасности превращения власти в «плохой объект» (Лакан), и объяснил присутствующим, что очаги власти (как силы, энергии действия) – в нас самих.

В заключении Ф. Джеймисон заявил, что современная американская администрация обладает огромной властью, но при этом она совершенно некомпетентна. Если использовать метафору В. Софронова, власть изобретает ракеты, которые не могут летать. Нужно только постоянно отдавать себе отчет в ее некомпетентности. Стоящая за ней логика рынка, будучи бессознательной, тем не менее, легко экспортируется в другие страны – и Россия не является исключением.

На этом вдохновляющая встреча с западными «авторитетами» закончилась, оставив ученого коня один на один с простыми размышлениями: здорово быть марксистом и жить в Америке или Европе. Сложнее, однако, если тебя угораздило быть им где-нибудь в России, где все «приличные» люди до сих пор думают, что левые – это те, кто хочет затянуть мир колючей проволокой, построить в нем ГУЛАГ и поставить к стенке благородных и возвышенных представителей гуманитарной интеллигенции.

НБП?_СЛОВО ХАОСУ_ ОПРОСНИК