ХМЕЛЬ ВИШНИЦКИЙ



ФРОНТОВЫЕ ЗАПИСИ



1.

Мы выходили из подполья. Неволя мыслям под руками нараспашку. Закидать бы, спрятать, туда, где в тени прячутся ангелы. Пепел нам в нос вперемешку с тульскими пряниками. Мы видели вражеский дзот; Родина рвала свою любовь распростершись над лесом; бесы пели нам гимн, полесье рвало железо. И ржавыми мечами русское войско за страну Советов гнало этих бесов. Они отступали, нам оставляя рогатые каски, кресты и котлы с провиантом, штандарты и зубы гнилые.

И до сих пор вспоминаем тягучую вязкость трофейной сгущенки, ржу пыли дорожной и ангелов в тени Т – 34 – прижавшись друг к дружку, поочередно тянули струю солдатской махорки, которой их щедро снабжал ополченец не за блага далекого рая, а за фронтовую дружбу солдата, что крепко спаяли гармонь меж боями, пуля для друга, ''сто грамм'', горе, радость, да письма из дома.

И ангелам с Неба письма приходят, там ждут их и помнят не меньше...

2.ИССЛЕДОВАНИЕ О ЦЕЛЕСОБРАЗНОСТИ НАШЕГО БЫТИЯ, НАПИСАННОЕ В ДУШНОМ ОКОПЕ

Ох, жизнь подневольная, с утра до ночи работящая. Смердящая вязью и хромотой. Непосильной, никому ненужной хромотой.

Над разрухой, над вселенской разрухой плачь, дочь Иаира. Тысячью сабель, стеною дождей, великих, глубоких, по своему предназначению не понятых. Гречневым кулаком лицо нам с тобой всмятку. Осенний закат на прощанье диктовал стихи. Вот треклятая...

Пропадай, моя сторона. Невысказанная до конца, где многоточие рождает смутное ожидание чего- то, что остановит звезду, спрячет подальше дурь наших вареных голов. До конца не осознанная никем война. Где сотни трупов жадно поедают друг друга глазами, смахивая ресницами оставшуюся незатейливость, последние остатки несмышлености и круглогодичного детства.

Кто – то чтил Прудона, баловался на кухне ЛСД. Кое – кто все вкушал сладость приятного времяпрепровождения, вдыхал чай ароматный, орешки кушал и танцевал что – то в своем уме.

Да вот также и лампочка, аккуратно в газете. Качается, оком всевидящим смотрит и улыбается во всю ширь розетки. Наша с тобой юность- горесть на, и сейчас облюбованных кухнях, прокуренных трубах... ну, да обо всем по порядку. Обо всех: и о сыне Песьем, о человеке, прошедшим путь от растения к медикаментам, о рыбах и птицах. Некоторые быстро закончились, кое – кто до сих пор тлеет, а кто горит и потрескивает. Вот и попытка всех объединить в единую кучу, в один формат собрать. И тех, кто вешался и топился, и тех, кто письма пишет, от девочек кто бегает. Тут же и чайник, и врач – цирюльник, и птичья дурь.

3. воспоминания

Помню – шел дождь. Схватками и уступками третий день барабанил землю. Неистово раздирал какую – то промозглость и духоту существования. Помню – стол. Своим бытием возвышался славно и широко (может быть из-за большого количества опорожненной посуды), лежал и мощной грудью, казалось, подпирал небеса. Опять – же и газовая плитка, и чайник на оной догадывались, что думы в который раз, подобно чавкающему в осенней луже поплавку медленно перейдут на сырость, приправленную табачным дымом и солью.

Опять же, и музыка. Отгороженная от глаз и ушей. Еще не общепринятая, а потому и неведомая и душе через чур приятная. Все бы нам дудки да волынки... да еще монплезиры тягать. А дождь за окном стук да стук. Хоть бы зашел кто... Опять же чайник вот.

Кем мы были, где сейчас, кому кем стать...

4.

Пресловутые книжицы
Ох, и матерые глазищи,
Деревянные ручищи;
Обугленные избы,
Губы как трактор.
Булку мнут со смаком.
Катался мальчонок
Сам не свой - как печь от избы.
Ручонками в небо тыкал,
Хныкал, пукал.
Матерился как сапожник.
Художник, увидев, – задохнулся.
Пустилась вприпляску вся округа,
Завьюжила степь,
Почернела прогалина.
Кто- то из избы икону вынес,
Кто- то бюст Сталина.
А себя самого оказалось невмоготу.
Гнали чужую собаку
Вдоль всех степей и всем назло.
Повезло сейчас, а в следующий раз
Терпение сталось.
Когда ничего не осталось
Начали грызть друг дружку,
Стали глаза чужие люди колоть.
Становилось все хуже и хуже,
Но хотелось то как лучше.
А молодая дура в обоз впряглась.
Понесла.
В народе слух пошел,
Что близок конец.
Сплетали венцы на могилки
Друг другу.
Как февральская вьюга
Заговорила моя фронтовая рана.

5.ФРОНТОВОЕ ПИСЬМО

Синяя февральская вьюга
Заставила достать из – под
Кроватей обрезы и буденовки.
Она говорила, что нет, мол,
спасенья – ибо
Никто не отважится идти
В город по такой погоде.
Она стонала от холода и
плотней закутывалась
в одеяла.
В жаре ее тошнило отрубями.
И сухими губами она все просила
нас не оставлять ее.


NON - LETHAL ACTIONАНАРХО-ЭРОТИЗМ